К.А. Хаустова

К.А. Хаустова

В 1939-м я окончила школу медсестер в Иваново и сразу была мобилизована: началась Финская война.

Направили меня хирургической сестрой в госпиталь, находящийся во Владимире. Туда привозили очень много раненых с увечьями и обморожениями. Зима тогда была жестокая, с жуткими морозами. До сих пор мне непонятно, кто же являлся нашим главным врагом – финны или сама природа, взбунтовавшаяся против наступательных операций, бездарно подготовленных тогдашним командованием Красной армии? В то время мы, конечно, так не думали, да и не знали многих обстоятельств начала этой никому не нужной войны. Мы выполняли свои обязанности и беззаветно верили и в успехи нашей армии, и всему, что нам говорили. А то, что нам говорили, было очень далеко от реальных событий.

Потом был июнь 1941-го. 22 июня – в день, который запомнился многим, - моя старшая сестра пригласила меня в театр. На спектакль пришел ее жених - симпатичный парень, высокого роста, пышущий здоровьем и неиссякаемым оптимизмом. Нам было очень весело и интересно. Ивановский драматический театр в то время славился своими актерами и репертуаром, а потому не испытывал недостатка в зрителях и симпатиях.

В тот день театр также был заполнен до отказа, но только в начале, а потом на сцену выходил представитель военкомата и вызывал военнообязанных. К концу спектакля в зале остались только женщины и пожилые мужчины явно не призывного возраста. Когда мы вышли из театра на улицу, город поразил жуткой темнотой: в действие вступил приказ о светомаскировке. Трамваи двигались с синими огнями, все окна домов были завешены одеялами, и там, где всегда слышался звонкий девичий смех и игра гармошек, стояла тяжелая тревожная тишина. Она не предвещала скорого окончания войны.

Теперь часто говорят, что приближения войны не чувствовалось. На самом деле ее ожидали. И ощущали всю тяжесть возможных последствий, которые в полной мере проявились позже: каждый на себе познал все просчеты руководства страны и сталинской политики.

П.А. Хаустов

Дома также стояла зловещая тишина, прерываемая всхлипами мамы и младшей сестры. На столе лежали две повестки: брату и мне. Утром старшая сестра сшила наволочку в виде рюкзака, положила туда пару белья, ложку, кружку и две картошины. На вокзале духовой оркестр играл марш «Прощание славянки», было много людей и пожеланий скорой встречи. Никто не предполагал, что встречи эти будут далеко не скорыми, а, может быть, вообще не состоятся.

Так началась война, принесшая столько горя, рухнувших надежд и радостей побед. Но радости побед будут много позже, а пока я была направлена в город Киржач Ивановской области в хирургический госпиталь.

Когда в декабре 1942-го начала формироваться 5-я воздушно-десантная дивизия, меня как хирургическую сестру направили в 9-й отдельный медико-санитарный батальон, который входил в ее состав.

В Киржаче проходили ускоренную подготовку десантники для отправки на фронт, и нас, медицинских сестер, тоже учили парашютному делу. Запомнилась семиметровая учебная вышка с голубым снегом далеко внизу, слова инструктора о подавлении в себе страха, первый шаг в пустоту, довольно жесткое приземление, совсем не так, как учил инструктор – на полную стопу. Чаще приходилось приземляться на пятки, что болезненно отдавалось во всем теле. И чем больше было прыжков, тем меньше хотелось подниматься на злосчастную вышку. И прыгать каждый раз было страшно, но инструктор толкал в спину - вперед!

В дивизию входили три десантных и один артиллерийский полк, а также вспомогательные службы. В составе Северо-Западного фронта она приняла боевое крещение в марте 1943-го, в операции по уничтожению немецких войск в «Демьяновском мешке».

Колонны наших машин шли на северо-запад через Калинин, Торжок и другие населенные пункты. Здесь уже побывал враг: всюду пепелища сожженных сел и маленьких городков. Помню, от деревеньки на берегу реки остались одни трубы. На разрушенной печке сидела чудом уцелевшая кошка, рядом какие-то сердобольные солдаты оставили открытую банку тушенки да горсть сухарей. Видно, не очерствели их души в этих жестоких боях, когда людские жизни ничего не стоили, а о домашних животных и говорить не приходится…

Реки переходили вброд в сапогах 42-го размера, которые выдали всей женской половине медсанбата. Портянки сушить было некогда, и они высыхали прямо на ногах. Перед глазами до сих пор стоят бесконечные болота, припорошенные снегом. Мы прямо на кочках ставили брезентовые палатки и сооружали в них операционные столы. По мере втягивания дивизии в бои раненых становилось все больше и больше. Помимо оказания медицинской помощи, всех их надо было накормить и отправить в госпиталь. Приходилось работать по двое суток и более без отдыха и сна. Не хватало медикаментов, перевязочного материала. Многие сложные операции делались при свете самодельных коптилок и без анестезии.

Работа и мужество полевых хирургов были ничуть не меньше заслуг прославленных военных начальников. По большому счету ведь именно они спасали жизни, в отличие от тех, кто посылал множество солдат и офицеров на часто неоправданную смерть. Почему же нет ни одного памятника полевому хирургу или сестре, а все больше и больше генералам и маршалам?

Медицинский батальон, в котором я служила, считался дивизионным и находился в 5 - 6 км от линии фронта. Но во время боев медиков на передовой постоянно не хватало, и тогда в нашем медсанбате срочно формировались группы, и мы уже вместе с бойцами работали в самом огне. Вечерами, стирая и зашивая одежду, не верилось, что весь этот кошмар уже пережит и все позади. Однако наступало утро - и мы снова ползали по снегу по-пластунски, оттаскивая раненых за воротник или полу шинели, на плащ-палатках. Они казались чертовски тяжелыми, но медлить с оказанием помощи было невозможно.

В перерывах между боями медики пополняли запасы лекарств и перевязочных материалов.

Когда дивизия шла в наступление, раненых, которые не могли идти, доставляли в медсанбат с помощью собачьих упряжек. Сейчас это не все понимают и даже верят с трудом. Тем не менее так это и было. Скольким людям на передовой беспородные собаки спасли жизнь, никто даже не догадывается.

За отвагу в боях при форсировании реки Ловать и при освобождении населенных пунктов медработники нашей дивизии награждались наравне с солдатами и командирами боевых частей.

В апреле 1943-го наша дивизия была выведена из состава 68-й армии в резерв Ставки Верховного главнокомандующего. А буквально через два дня ее снова двинули на фронт. Нас посадили в военный эшелон, который называли телячьим (видно, прежде он использовался для перевозки скота), и привезли на станцию Умань Воронежской области. Здесь дивизия была включена в состав 20-го корпуса 4-й гвардейской армии.

Снова - бесконечные учения и подготовка к новому наступлению: началась Орловско-Курская операция. И снова - кровопролитные бои, потоки раненых, и мы работаем с запредельной нагрузкой. Раненых и обгоревших самоотверженно оперировали и перевязывали под бомбами и огнем вражеской авиации. Приходилось переливать много крови, так как бойцы были с тяжелыми ожогами и ранениями.

Помню, привезли с передовой танкиста: живого места на нем не было, тело – сплошная черная корка, все сожжено огнем, кожа на щеках потрескалась, мочки ушей обгорели, вместо носа торчат одни хрящи, нет ни век, ни бровей – все сгорело, светились только белки глаз… Я вскрикнула, а он спрашивает: «Что, сестра, страшно?». Я, стиснув зубы, ответила: «Будешь жить». Обработала его лицо медикаментами, обстригла свисающую лохмотьями кожу, покрыла лицо маской, оставив прорези для рта.

Тогда за одни сутки в медсанбат поступало около 900 раненых. Палатки не вмещали всех, их укладывали под навесом, наскоро сколоченным в лесу. Мы едва успевали оказывать им помощь, кормить, поить и отправлять в тыловой госпиталь.

Потом шли жестокие бои за Днепр. Страшной, невероятно трудной была переправа: немцы обстреливали мост с берега, а сверху бомбила их авиация. Нам приходилось переправлять раненых на левый берег по понтонным мостам и самодельным переправам, которые сооружались из подручных средств. Чаще всего это были утлые лодки и самодельные плоты, которые заливались водой даже при самой маленькой волне. Мы старались перетаскивать бойцов до рассвета, пока враг еще спит и нет воздушных налетов. Когда проходили по понтонному мосту, он прогибался и качался, было жутко от того, что немцы услышат и тут же начнут обстреливать. Сутками находились мы в холодной воде, но никто из нас не простудился. 

В Корсунь-Шевченковской операции наш медсанбат всегда находился в передовых частях дивизии. Вдобавок мы оказывали большую помощь гражданскому населению. Лечить гражданских было психологически труднее, чем военных. Немцы, оставляя нашу землю, минировали дома, и люди получали тяжелые увечья. Особенно больно и тяжело было смотреть на раненых детей. Фашисты начиняли детские игрушки запалами для гранат, доверчивые ребятишки хватали их и тут же взрыв отрывал им руки.

Форсировав Днестр, дивизия участвовала в Ясско-Кишиневской операции. Потом Румыния, Венгрия – весь путь с боями и потерями. Под Будапештом мы неожиданно попали в окружение. Оперировали раненых в еще более тяжелых условиях. Каждому из нас раздали по гранате: для защиты себя и раненых в случае появления врага. Гранату каждый из нас затолкал в карман своего халата и постоянно ощущал ее тяжесть. Казалось, одно неосторожное движение и она взорвется…

Наша дивизия освобождала Румынию, Венгрию, Югославию, Чехословакию, Австрию. Часто в кинохронике военных лет показывают, как население освобожденных территорий радостно приветствует советские войска. Но среди местных жителей были такие, которые считали нас врагами. Они прятались от нас в подвалах, убегали в лес, обливали кипятком, а бывало - и стреляли из укрытия в спину. Мы пытались жестами убедить, что пришли с миром, угощали их чаем и хлебом. Понемногу они оттаивали и даже помогали нам: женщины стирали окровавленные бинты и простыни, готовили для нас пищу. А раненые бойцы делились с ребятишками своим пайком и очень быстро находили общий язык: сказывалась тоска по семьям.

Зачастую наши операционные блоки располагались в богатых домах, покинутых прежними хозяевами. Нас поражало все: невиданные прежде замки, интерьеры, роскошное убранство комнат, шкафы, забитые всевозможной одеждой… И зачем, думалось, им надо было воевать? Что еще не хватало этим людям? Мы даже не представляли, что есть такое множество красивых и приятных вещей. Здесь же мы наконец-то натянули на ноги настоящие шелковые чулки, о существовании которых даже не подозревали. Несмотря на тяготы войны, молодость брала свое: всем хотелось быть красивыми.

Война для меня и всей нашей дивизии закончилась в Вене.

В Австрии при перевязки очередного тяжелораненого я встретила своего будущего мужа – бравого сибиряка в звании старшего лейтенанта. Его рота одной из первых ворвалась в Вену, за что он был награжден орденом Красного Знамени. В 1946-м, после демобилизации, Петр Александрович Хаустов увез меня в Сибирь, где и прошла большая часть моей жизни. Муж немного не дожил до нашей золотой свадьбы: сказались многочисленные ранения и контузии.

Когда меня спрашивают: «Что такое война?», я отвечаю: «Это кровь, очень много крови…»