К.А. Хаустова |
В 1939-м я окончила школу медсестер
в Иваново и сразу была мобилизована: началась
Финская война.
Направили меня хирургической сестрой в
госпиталь, находящийся во Владимире. Туда привозили очень много раненых с
увечьями и обморожениями. Зима тогда была жестокая, с жуткими морозами. До сих
пор мне непонятно, кто же являлся нашим главным врагом – финны или сама
природа, взбунтовавшаяся против наступательных операций, бездарно подготовленных
тогдашним командованием Красной армии? В то время мы, конечно, так не думали,
да и не знали многих обстоятельств начала этой никому не нужной войны. Мы выполняли
свои обязанности и беззаветно верили и в успехи нашей армии, и всему, что нам
говорили. А то, что нам говорили, было очень далеко от реальных событий.
Потом был июнь 1941-го. 22 июня – в день,
который запомнился многим, - моя старшая сестра пригласила меня в театр. На
спектакль пришел ее жених - симпатичный парень, высокого роста, пышущий
здоровьем и неиссякаемым оптимизмом. Нам было очень весело и интересно.
Ивановский драматический театр в то время славился своими актерами и
репертуаром, а потому не испытывал недостатка в зрителях и симпатиях.
В тот день театр также был заполнен до отказа,
но только в начале, а потом на сцену выходил представитель военкомата и вызывал
военнообязанных. К концу спектакля в зале остались только женщины и пожилые
мужчины явно не призывного возраста. Когда мы вышли из театра на улицу, город
поразил жуткой темнотой: в действие вступил приказ о светомаскировке. Трамваи
двигались с синими огнями, все окна домов были завешены одеялами, и там, где
всегда слышался звонкий девичий смех и игра гармошек, стояла тяжелая тревожная
тишина. Она не предвещала скорого окончания войны.
Теперь часто говорят, что приближения войны
не чувствовалось. На самом деле ее ожидали. И ощущали всю тяжесть возможных
последствий, которые в полной мере проявились позже: каждый на себе познал все
просчеты руководства страны и сталинской политики.
П.А. Хаустов |
Дома также стояла зловещая
тишина, прерываемая всхлипами мамы и младшей
сестры. На столе лежали две повестки: брату
и мне. Утром старшая сестра сшила наволочку
в виде рюкзака, положила туда пару белья, ложку,
кружку и две картошины. На вокзале духовой оркестр
играл марш «Прощание славянки», было много людей
и пожеланий скорой встречи. Никто не предполагал,
что встречи эти будут далеко не скорыми, а,
может быть, вообще не состоятся.
Так началась война, принесшая столько горя,
рухнувших надежд и радостей побед. Но радости побед будут много позже, а пока я
была направлена в город Киржач Ивановской области в хирургический госпиталь.
Когда в декабре 1942-го начала формироваться
5-я воздушно-десантная дивизия, меня как хирургическую сестру направили в 9-й отдельный медико-санитарный батальон,
который входил в ее состав.
В Киржаче проходили ускоренную подготовку
десантники для отправки на фронт, и нас, медицинских сестер, тоже учили парашютному
делу. Запомнилась семиметровая учебная вышка с голубым снегом далеко внизу,
слова инструктора о подавлении в себе страха, первый шаг в пустоту, довольно
жесткое приземление, совсем не так, как учил инструктор – на полную стопу. Чаще
приходилось приземляться на пятки, что болезненно отдавалось во всем теле. И
чем больше было прыжков, тем меньше хотелось подниматься на злосчастную вышку.
И прыгать каждый раз было страшно, но инструктор толкал в спину - вперед!
В дивизию входили три десантных и один
артиллерийский полк, а также вспомогательные службы. В составе Северо-Западного
фронта она приняла боевое крещение в марте 1943-го, в операции по уничтожению
немецких войск в «Демьяновском мешке».
Колонны наших машин шли на северо-запад через
Калинин, Торжок и другие населенные пункты. Здесь уже побывал враг: всюду
пепелища сожженных сел и маленьких городков. Помню, от деревеньки на берегу
реки остались одни трубы. На разрушенной печке сидела чудом уцелевшая кошка,
рядом какие-то сердобольные солдаты оставили открытую банку тушенки да горсть
сухарей. Видно, не очерствели их души в этих жестоких боях, когда людские жизни
ничего не стоили, а о домашних животных и говорить не приходится…
Реки переходили вброд в сапогах 42-го
размера, которые выдали всей женской половине медсанбата. Портянки сушить было
некогда, и они высыхали прямо на ногах. Перед глазами до сих пор стоят бесконечные
болота, припорошенные снегом. Мы прямо на кочках ставили брезентовые палатки и
сооружали в них операционные столы. По мере втягивания дивизии в бои раненых
становилось все больше и больше. Помимо оказания медицинской помощи, всех их
надо было накормить и отправить в госпиталь. Приходилось работать по двое суток
и более без отдыха и сна. Не хватало медикаментов, перевязочного материала. Многие
сложные операции делались при свете самодельных коптилок и без анестезии.
Работа и мужество полевых хирургов были
ничуть не меньше заслуг прославленных военных начальников. По большому счету
ведь именно они спасали жизни, в отличие от тех, кто посылал множество солдат и
офицеров на часто неоправданную смерть. Почему же нет ни одного памятника
полевому хирургу или сестре, а все больше и больше генералам и маршалам?
Медицинский батальон, в котором я служила,
считался дивизионным и находился в 5 - 6 км от линии фронта. Но во время боев
медиков на передовой постоянно не хватало, и тогда в нашем медсанбате срочно
формировались группы, и мы уже вместе с бойцами работали в самом огне.
Вечерами, стирая и зашивая одежду, не верилось, что весь этот кошмар уже
пережит и все позади. Однако наступало утро - и мы снова ползали по снегу
по-пластунски, оттаскивая раненых за воротник или полу шинели, на
плащ-палатках. Они казались чертовски тяжелыми, но медлить с оказанием помощи
было невозможно.
В перерывах между боями медики пополняли
запасы лекарств и перевязочных материалов.
Когда дивизия шла в наступление, раненых,
которые не могли идти, доставляли в медсанбат с помощью собачьих упряжек.
Сейчас это не все понимают и даже верят с трудом. Тем не менее так это и было.
Скольким людям на передовой беспородные собаки спасли жизнь, никто даже не
догадывается.
За отвагу в боях при форсировании реки Ловать
и при освобождении населенных пунктов медработники нашей дивизии награждались
наравне с солдатами и командирами боевых частей.
В апреле 1943-го наша дивизия была выведена
из состава 68-й армии в резерв Ставки Верховного главнокомандующего. А
буквально через два дня ее снова двинули на фронт. Нас посадили в военный
эшелон, который называли телячьим (видно, прежде он использовался для перевозки
скота), и привезли на станцию Умань Воронежской области. Здесь дивизия была
включена в состав 20-го корпуса 4-й гвардейской армии.
Снова - бесконечные учения и подготовка к
новому наступлению: началась Орловско-Курская операция. И снова -
кровопролитные бои, потоки раненых, и мы работаем с запредельной нагрузкой.
Раненых и обгоревших самоотверженно оперировали и перевязывали под бомбами и
огнем вражеской авиации. Приходилось переливать много крови, так как бойцы были
с тяжелыми ожогами и ранениями.
Помню, привезли с
передовой танкиста: живого места на нем не было, тело – сплошная черная корка,
все сожжено огнем, кожа на щеках потрескалась, мочки ушей обгорели, вместо носа
торчат одни хрящи, нет ни век, ни бровей – все сгорело, светились только белки
глаз… Я вскрикнула, а он спрашивает: «Что, сестра, страшно?». Я, стиснув зубы,
ответила: «Будешь жить». Обработала его лицо медикаментами, обстригла свисающую
лохмотьями кожу, покрыла лицо маской, оставив прорези для рта.
Тогда за одни сутки в
медсанбат поступало около 900 раненых. Палатки не вмещали всех, их укладывали
под навесом, наскоро сколоченным в лесу. Мы едва успевали оказывать им помощь,
кормить, поить и отправлять в тыловой госпиталь.
Потом шли жестокие бои
за Днепр. Страшной, невероятно трудной была переправа: немцы обстреливали мост
с берега, а сверху бомбила их авиация. Нам приходилось переправлять раненых на
левый берег по понтонным мостам и самодельным переправам, которые сооружались
из подручных средств. Чаще всего это были утлые лодки и самодельные плоты,
которые заливались водой даже при самой маленькой волне. Мы старались
перетаскивать бойцов до рассвета, пока враг еще спит и нет воздушных налетов.
Когда проходили по понтонному мосту, он прогибался и качался, было жутко от
того, что немцы услышат и тут же начнут обстреливать. Сутками находились мы в
холодной воде, но никто из нас не простудился.
В Корсунь-Шевченковской
операции наш медсанбат всегда находился в передовых частях дивизии. Вдобавок мы
оказывали большую помощь гражданскому населению. Лечить гражданских было
психологически труднее, чем военных. Немцы, оставляя нашу землю, минировали
дома, и люди получали тяжелые увечья. Особенно больно и тяжело было смотреть на
раненых детей. Фашисты начиняли детские игрушки запалами для гранат, доверчивые
ребятишки хватали их и тут же взрыв отрывал им руки.
Форсировав Днестр,
дивизия участвовала в Ясско-Кишиневской операции. Потом Румыния, Венгрия – весь
путь с боями и потерями. Под Будапештом мы неожиданно попали в окружение.
Оперировали раненых в еще более тяжелых условиях. Каждому из нас раздали по
гранате: для защиты себя и раненых в случае появления врага. Гранату каждый из
нас затолкал в карман своего халата и постоянно ощущал ее тяжесть. Казалось,
одно неосторожное движение и она взорвется…
Наша
дивизия освобождала Румынию, Венгрию, Югославию, Чехословакию, Австрию. Часто в
кинохронике военных лет показывают, как население освобожденных территорий
радостно приветствует советские войска. Но среди местных жителей были такие,
которые считали нас врагами. Они прятались от нас в подвалах, убегали в лес,
обливали кипятком, а бывало - и стреляли из укрытия в спину. Мы пытались
жестами убедить, что пришли с миром, угощали их чаем и хлебом. Понемногу они
оттаивали и даже помогали нам: женщины стирали окровавленные бинты и простыни,
готовили для нас пищу. А раненые бойцы делились с ребятишками своим пайком и
очень быстро находили общий язык: сказывалась тоска по семьям.
Зачастую наши
операционные блоки располагались в богатых домах, покинутых прежними хозяевами.
Нас поражало все: невиданные прежде замки, интерьеры, роскошное убранство
комнат, шкафы, забитые всевозможной одеждой… И зачем, думалось, им надо было воевать?
Что еще не хватало этим людям? Мы даже не представляли, что есть такое
множество красивых и приятных вещей. Здесь же мы наконец-то натянули на ноги
настоящие шелковые чулки, о существовании которых даже не подозревали. Несмотря
на тяготы войны, молодость брала свое: всем хотелось быть красивыми.
Война для меня и всей
нашей дивизии закончилась в Вене.
В Австрии при перевязки
очередного тяжелораненого я встретила своего будущего мужа – бравого сибиряка в
звании старшего лейтенанта. Его рота одной из первых ворвалась в Вену, за что
он был награжден орденом Красного Знамени. В 1946-м, после демобилизации, Петр
Александрович Хаустов увез меня в Сибирь, где и прошла большая часть моей
жизни. Муж немного не дожил до нашей золотой свадьбы: сказались многочисленные
ранения и контузии.
Когда меня спрашивают: «Что такое война?», я
отвечаю: «Это кровь, очень много крови…»
