Центр
по изучению Русского зарубежья, относящийся к московскому Институту
политического и военного анализа, опубликовал 8-ю книгу серии «Материалы к
истории политической эмиграции». Неутомимый А.В. Попов, ответственный редактор
серии, на этот раз опубликовал историю семьи профессора Константина
Феодосьевича Штеппы (1896 – 1958). Через призму драмы одной семьи А.В. Попов предлагает
осмыслить, вновь и вновь, трагедию, происшедшую с Россией, ее народом и каждым
ее гражданином, в XX
столетии.
По
своей структуре книга состоит из 5-ти неравных частей. Во введении редактор
серии объясняет смысл и назначение публикуемых материалов, дает краткую
биографическую характеристику авторов воспоминаний и очерков – отца, дочери и
сына Штеппа. «Мы уже много знаем о чудовищной системе репрессий, которая была
создана в СССР, - отмечает А.В. Попов. - Миллионы людей были уничтожены,
миллионы судеб сломаны и исковерканы. И каждое новое свидетельство преступлений
против человечества и человечности может помочь новым поколениям избежать
трагических ошибок прошлого» (с. 6).
Необходимо
подчеркнуть, что пристальный интерес А.В. Попова к судьбе К.Ф. Штеппы возник
давно. Архивист по образованию, он описал архив профессора К.Ф. Штеппы в ГАРФ и
свое описание опубликовал в научном издании, а в 1997 г. напечатал работу К.Ф.
Штеппы «Сталинизм» в книге «В поисках истины. Пути и судьбы второй эмиграции»
(М., 1997).
За
введением следуют заметки Аглаи Константиновны Горман (Штеппа), дочери
профессора. Они называются «Другая сторона медали». По сути, это попытка
искренне рассказать о том, почему советский историк, профессор Киевского
госуниверситета, остался в Киеве в сентябре 1941 г. и почему он работал при
немецкой оккупационной власти, а затем ушел с немцами на Запад, подальше от
советского режима, который он ненавидел.
Профессор
Штеппа был сыном священника, служившего в Полтавской губернии. Учился на
историка в Петроградском университете, воевал на стороне белых в годы
Гражданской войны. Скрыв последний факт, К.Ф. Штеппа сумел получить в СССР
историческое образование. С 1922 г. он преподавал в Нежинском институте под
Киевом, в 1927 г. в Одессе защитил докторскую диссертацию «О демонологии или
истории средневековой инквизиции». С 1930 г. заведовал кафедрой истории
древнего мира и средних веков Киевского госуниверситета, работая одновременно
старшим научным сотрудником АН УССР. В 1931 г. был назначен председателем Комиссии
по истории Византии АН УССР. В феврале 1938 г. без предъявления обвинения он
был арестован и по сентябрь 1939 г. содержался в киевской тюрьме НКВД. Был
освобожден, а в 1941 г. решил не эвакуироваться, а дождаться прихода немецкой
армии.
В период оккупации К.Ф. Штеппа заведовал отделом
народного образования городского управления, был ректором Киевского
университета, главным редактором газет «Новэ украинське слово» и «Последние
новости». Оказавшись после войны в Германии, сотрудничал в журналах «Грани» и
«Посев», используя псевдонимы. Он стал одним из учредителей и сотрудников
знаменитого Мюнхенского института по изучению СССР, принял активное участие в
создании антикоммунистического Союза борьбы за освобождение народов России
(СБОНР). «Всю свою жизнь в эмиграции, - пишет А.К. Горман, - несмотря на угрозы
и обвинения из Советской России, отец продолжал бороться с идеей коммунизма. Он
написал большую историческую работу «Основы сталинизма», в которой
доказывал утопичность попыток
сталинистов переустройства мира на коммунистических принципах» (с. 13). Фонд
Форда оплатил не менее известную работу К.Ф. Штеппы «Русские историки и
советское государство», когда профессор уже проживал в США. Эта монография
вышла в свет в 1962 г. уже после смерти автора, и широко известна в кругах
западных историков.
Такой человек, как К.Ф. Штеппа, прошедший «чистку»
сталинского режима, уже не мог принадлежать Советскому Союзу. Находясь в
эмиграции, он не только пером боролся против коммунизма. Известен факт его
преподавательской деятельности в американской школе контрразведки в
Обераммергау.
Центральное
место 8-й книги серии занимает труд К.Ф. Штеппы «Ежовщина». Он публикуется с
незначительными сокращениями по машинописному оригиналу (Штеппа К.Ф. Ежовщина.
Нью–Йорк, 1966. - 168 с.). «Ежовщина» написана не просто человеком, побывавшим
в тюрьме НКВД, но историком–профессионалом, который дает очень яркие
характеристики и проводит точный анализ целого ряда общественно-политических
явлений, поразивших советское общество в 30-е гг. «Одной из особенностей
советской жизни, - утверждал К.Ф. Штеппа, - является ее как бы волнообразность,
одинаково обнаруживающаяся как в области хозяйства, так и в области политики;
волны недоедания и голода сменялись волнами относительной сытости. Волны усиленного
административного давления и политического террора – волнами относительного
либерализма» (с. 17). Арест и тюремные мытарства К.Ф. Штеппы пришлись как раз
на очередную «волну» террора – «ежовщину».
Читателю
бросается в глаза масса психологизмов в тексте профессора. Политические события
и явления К.Ф. Штеппа анатомирует, как будто он по-прежнему находится в среде
заключенных. «Камерная атмосфера» слышится повсюду. Это некое чувство «плена».
«Пленники здесь все, - говорит однополчанин Штеппы Ю. Крестьянполь. - Все без
исключения. Каждый по-разному… Большинство в плену страха» (с. 49).
Для
меня, профессионального историка, было особенно интересно читать рассуждения о
судьбе исследователя истории в СССР. А ведь все это было совсем недавно, на
наших глазах: обвинения в «буржуазном национализме», в «преклонении перед
буржуазными авторитетами», «игнорировании классиков марксизма-ленинизма» и т.п.
Один мой знакомый историк в 80-е гг. обвинялся в том, что одновременно стоял на
платформах «буржуазного национализма», либерализма и сотрудничал с ЦРУ. Тогда
за это могли всю научно-педагогическую карьеру, всю биографию «сломать». Только
в годы Штеппы за такие обвинения историки отбывали срок наказания, и очень
тяжелого наказания.
Вместе
с К.Ф. Штеппой мы «встречаемся» на тюремных нарах с колоритными фигурами эпохи
20 - 30-х гг. Автор замечает, что общие камеры предоставляли значительное число
«исторических источников». «Таким образом, - заключает он, - в камере со ста –
ста пятьюдесятью заключенными аккумулировался опыт десятка тысяч людей,
очутившихся в одинаковом положении, но людей разного происхождения, разного
культурного и социального уровня и т.д. Мои тюремные переживания, впечатления и
выводы теряют от этого субъективный характер и приобретают объективную значимость»
(с. 79). Историк-медиевист пользовался в тюрьме методом устной истории.
В
камере смертников К.Ф. Штеппа беседовал с бывшим начальником советских
концлагерей Крапивлянским, с известным Левкой Задовым (Зиньковским) –
начальником махновской контрразведки. Люди, подобные им, пролили немало
человеческой крови, были порабощены страстью разрушения. Но Задов,
приговоренный к смерти и ожидающий «выхода с вещами», поражает Штеппу (и
читателя) своим вопросом: «Помогите мне понять одну вещь. Всю жизнь я об этом думал
и никогда сам этого не мог понять. Что это значит: «смертию смерть поправ»?».
Пораженный, Штеппа искренне попытался объяснить.
Тема
Христа особенно ярко звучит в главе 18-й, которую я бы назвал не «Сработанный
чекист», как в книге, а «Исповедь Левковича». Чекист Левкович сидит в камере
смертников и признается Штеппе, что страдает от своих расстрелов, которыми
занимался прежде очень активно: «Сидишь себе, читаешь дело, и вдруг – эти самые
«кровавые мальчики в глазах». Собственного говоря, это чаще всего был один. Не
знаю, откуда он ко мне привязался. Так, один попик такой случайный.
Плюгавенький, невзрачный. Идет, весь трясется – правда, зимой это было, а он,
как водится, в одном белье и босой. И все так лепечет: “Яко разбойника прими!”»
(с. 131).
И вот расстрелянный священник стал
приходить к Левковскому. Тот перестал спать, водочные запои не помогали. Он
перешел на другую работу, стал
заведующим антирелигиозным музеем. Но ничего не помогало, и в какой-то
момент Левковича осенило чувство совершенного греха. Это чувство было настолько
глубоким, что Левкович подал заявление об уходе, и очень скоро оказался за
решеткой, поскольку его поступок не соответствовал тогдашней линии партии.
Незадолго до ареста Левкович исповедовался у тайного священника. Эта потрясающая
история, читатель, выводит нас на размышления о путях тогдашней России. Нет, не
все шли путем Иуды. В разные «часы» русские люди приходили к покаянию и
очищались через личную Голгофу. Они выбирали путь разбойника, сказавшего:
«Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем».
«Каким
путем идет русский народ, искушаемый коммунизмом? – вопрошает в заключение К.Ф.
Штеппа. - Дорогой Иуды, которая ведет к неотвратимой гибели, или дорогой Савла,
которая привела его в Дамаск, где из грешного Савла он стал святым Павлом?… Но
из каких бы людей ни состоял наш народ, для него не закрыт, не может быть
закрыт путь к спасению!» (с. 138).
Таким
оптимистом мог быть только глубоко верующий человек. К.Ф. Штеппа был им и
привил свою веру в Бога детям. Публикуемые далее воспоминания его сына Эразма
«Не забудьте, люди!» рассказывают о страшных годах пребывания на советских
каторжных работах и в то же время проникнуты верой в спасительный Божий
промысел.
Эразм
Константинович (Эрик) был призван в ряды вермахта в 1944 г., после того, как
семья Штеппы приняла немецкое подданство (дед Константина Феодосьевича был
бессарабским немцем). Попав в советский плен, Эрик бежал, но вскоре добровольно
явился в отдел милиции в Киеве. За свое «изменничество» он был приговорен судом
к 20-ти годам каторжных работ. Ему удалось написать человеческую историю и
вплести свою нежную любовь к родителям и к сестре в описании подробностей
жестокой действительности советской каторги. В центре все-таки остается вера:
«Все от Бога! Молился я не о себе, а о близких своих и все молитвы кончал
словами «Да свершится воля Твоя!» (с.
148). Эрик выжил и живет теперь в Германии. Он убежден, что только вера помогла
«выкарабкаться на поверхность… из полной безнадежности» (с. 223).
Наверное,
поэтому в воспоминаниях Э.К. Штеппы нет злобы. Есть осуждение сталинского
режима и коммунистического строя, но злобы и мстительности мы не найдем. В то
же время мемуары – исторический источник, прочтение которого дополняет наши
знания о тогдашней системе подавления всякого инакомыслия и оппозиции.
Завершают книгу мемуарные произведения дочери
профессора А.К. Горман. В рассказе «Отец» мы видим, каким ударом для юной Аглаи
Штеппы оказался арест ее отца. Трудно читать этот текст без волнения. В другом
материале она рассказывает, какое разочарование постигло киевлян, ожидавших от
гитлеровской Германии установления справедливой власти и порядка. И в третьем
тексте дочь профессора публикует свое письмо, посланное Н.С. Хрущеву в начале
60–х гг. Как оказалось, это письмо имело воздействие на поведение властей в той
местности, где проживал ее брат Эрик. Ему было разрешено в случае необходимости
оформить документы на посещение родных в США.
«История одной семьи» - это история
одной трагедии, только одной, которая похожа на сотни тысяч других. Это история
сопротивления и отказа семьи принять большевистскую политическую систему. И это
история о том, как советские граждане становились невозвращенцами и вливались в
ряды столь неоднозначного и крупного явления, каким была и до сих пор остается русская
политическая эмиграция.